В дневнике капитана Биллингса, осуществлявшего на русской службе экспедиции на северо-востоке Азии в конце 18 века и побывавшего, в частности, у верзнеколымских юкагиров, читаем о них (в переводе его русского современника Ф. Каржавина): "Мужской пол, как и все другие мужчины разных поколений, обитающих в тех суровых странах, весьма ленив и за верх блаженства почитает, чтобы всегда можно 6ыло есть, пить и спать. Удовлетворение скотоподобной похоти занимает место нежнейших чувств любовного желания, о котором нет у юкагиров ни малого воображения, ибо они в женах видят не иное, как подлейшую часть творения, определенную к трудам и работе. Пока у них есть что есть, то котел день и ночь кипятят на огне. Женский пол в лености не подражает мужскому; ба6ы и девки ходят за дровами, готовят пищу и исправляют вообще всю черную работу" (Этнографические материалы Северо-Восточной географической экспедиции. 1785–1795 гг. Магадан, 1978. С.23).
Осведомленный читатель, читая это, немедленно встает в пень, потому что отлично знает об исключительно развитой культуре любовных чувств у юкагиров и весьма свободном положении женщины у них. Любовная лирика юкагиров Верхней Колымы очень богата, полностью сосредоточена на индивидуальных чувствах юноши и девушки друг к другу как равных партнеров, причем настолько поражала воображение якутских и русских пришельцев, что появился жанр любовных многоязычных песен, по-русски называемых "андыльщина" от юкагирского адил - "юноша", т.е. дословно жанр назывался, так сказать, "серенады юкагирских юношей". При этом любовь там выражается в точности как сочетание amare (хоть для себя, желать) и bene velle (хотеть заботиться о благе данного человека из любви к нему; терминологическое различение этих составляющих в латинской традиции ввел Катулл, что кратко и ярко изложено у Гаспарова, http://www.philology.ru/literature3/gasparov-86.htm ). Именно на таких взаимных чувствах, согласно традиционной юкагирской культуре, желательно строить семью; тягчайшим семейным проступком считалась не "физическая измена" (к которой относились примерно так, как в срединной Европе конца XIX века - так, в XVIII веке на всем Северо-Востоке Азии величайшими ревнивцами считались коряки, так как у них измена жены мужу могла в те времена по обычаю караться изгнанием, хотя и не смертью), а вероломный или тяжкий обман доверия. История об инцестуальном браке брата и сестры, где они друг другу признались в своих чувствах открыто, рассказывалась как положительная (хотя вообще такой инцест считался опасным для потомства и нормативного такого брака быть не могло). А вот история, в которой сестра, полюбив брата несестринской любовью, обманом сошлась и жила с ним, выдавая себя перед ним за чужую девушку, рассказывалась как история о преступлении сестры перед братом, хоть и вызывающем больше сожаления, чем осуждения в ее адрес, - только не у самого брата: когда, по сюжету, он случайно узнал, наконец, правду, он и ее убил, и родившегося у них ребенка убил, и с собой покончил. Участь ребенка была вызвана вот чем: по представлениям юкагиров, мир устроен так, что от брата и сестры с величайшей вероятностью должно родиться болезненное, неполноценное потомство, не говоря о прочих резонансных возмущениях ритуально-природной структуры мира, грозящих бедственных эхом. Если данная пара владеет удачей или магическими приемами, способными нейтрализовать этот вред - то и ради бога; именно такова пара из истории, которую я упомянул первой. Если же нет - то она фактически предопределяет плохую участь своим детям. Если при этом все делалось с обоюдного ведома и согласия, и рождался неполноценный ребенок (а больше никому беды не было), юкагиры в большинстве своем жалели мать, а не осуждали и не гоняли - см. Иохельсона на этот счет. Однако если в это дело вмешивался обман, счет шел совсем другой. В истории, о которой я говорю, главный герой узнал неожиданно, что его сестра годами обманывала его, вовлекая в ритуальную скверну, грозящую житейскими бедами и обрекавшими их ребенка на злую участь - ведь поскольку сестра-жена дело держала в тайне, ни о каком нейтрализующем отрицательные последствия инцеста колдовстве речи не могло быть заведомо. Между тем юкагиры твердо полагали, что души умерших возрождаются к жизни в новых телах (часто - в телах их физических потомков), причем если человек при жизни не совершал особого зла, то и вернется он быстрее и шансы на удачу в жизни у него будут больше. В этих условиях убийство ребенка отцом в излагаемой истории избавляло его от мучений и бед, грозивших ему в связи с его происхождением, - он возродился бы в новом теле уже без страшного гандикапа. Жену-сестру главный герой убил за многолетний обман и вот такое отношение к судьбе их ребенка, из-за которого он вынужден был счесть за лучшее его убить. А с собой он покончил, потому что что же еще ему было делать после того, как рухнула, да еще и вот так, вся его жизнь, да еще ему самому пришлось убить свою жену и ребенка...
Разница между реакцией традиции на инцестуальный брак по любви и обоюдному согласию и с предотвращением бед детям и т.д, которые может вызывать инцест своим ритуальным резонансом, и на инцестуальный брак, созданный односторонним обманом без попыток такого предотвращения, очень четко говорит о подходах юкагирской традиционной культуры.
В еще одной истории жена, с целью дать мужу некий урок (тот завел роман с чукчанкой), как-то раз намеренно встретила его при его возвращении домой, лежа обнаженной в пологе и заявив, что не встает встречать его у очага, потому что сейчас ждет своего любовника. На что муж, "рассвирепев", заявляет: "Ты что?! В присутствии живого мужа о любовнике говоришь!" Она ему разъясняет, что разыграла всю эту сцену для примера, и смысл дальнейшего в том, что ежели ему это неприятно с ее стороны, то и самому ему нечего вести роман с той чукчанкой; что муж и признает.
Важна тут сейчас для нас не только взаимность подхода, но и то, в чем именно заключается "свирепая" реакция мужа, и что его более всего возмущает.
В третьей истории муж не мог сексуально удовлетворять жену, и, чтобы она не страдала, они по обоюдному согласию приняли в семью еще одного мужчину, который в этом отношении был вполне успешен, а вот детей иметь не мог. В результате жена получила свое, муж не оказался перед нежелательной необходимостью заботиться о чужом ребенке как о своем, и юкагирский сказитель заканчивает: "Вот и жили вместе в свое удовольствие".
Зато любовника жены, который завелся у нее тайно от мужа, тот мог и убить, правда, тогда его специально квалифицировали как "ревнивца", и считалось это делом чрезвычайным, - примерно как во Франции конца XIX в.
Девушки пользовались полной свободой добрачных связей, при этом считалась что душевно глубокая и лучшая по нраву девушка завязывает такие связи только с тем, кто ей искренне приятен и к кому она привязана, а девушка ветреная и не такого достойного похвал нрава - с кем захочется, без особых чувств к персоне данного любовника. По достижении физической зрелости дочери семья (по крайней мере, так полагалось по обычаю и осуществлялось в норме) выделяла ей отдельный полог с отдельным входом, в котором она могла принимать парней невидимо и неслышимо - при желании - для остальной семьи, и далее предоставляла ей в этом отношении полную свободу (а вот брак осуществлялся в некоей координации со старшими родственниками).
Вообще и любовная лирика, и эротический фольклор юкагиров давно опубликованы (первое - см., напр., https://yadi.sk/i/86n7JVSWbsQHN , 187-188, 194-195; второе - см. https://yadi.sk/i/-wkybhUDbfdgF , с. 5-34 ). Ни они, ни описания реального быта юкагиров ровно ничего общего с пассажем Биллингса - Каржавина не имеют.
Как же это понимать?
Прежде всего, конечно, надо отрешиться от языковых русских форм XIX века (например, "нежнейший" в этом пассаже Каржавина - вовсе не "самый нежный", а "более нежный", и т.д.) и читать этот пассаж так:
"Мужской пол, как и все другие мужчины разных племен, обитающих в тех суровых странах, весьма ленив и за верх блаженства почитает, чтобы всегда можно 6ыло есть, пить и спать. Удовлетворение животной похоти занимает место более нежных чувств любовного желания, о котором нет у юкагиров ни малого воображения, ибо они в женщинах видят не иное, как низших существ, определенных к трудам и работе (по хозяйству). Пока у них есть что есть, то котел день и ночь кипятят на огне. Женский пол в лености не подражает мужскому; ба6ы и девки ходят за дровами, готовят пищу и исправляют вообще всю черную работу".
В таком виде понятно, что именно поразило воображение Биллингса. Сексуальная составляющая отношений в браке и свободной любви до брака юкагирской культурой очень ценилась (см. хоть набор текстов по второй ссылке, в том числе такую историю: некий отец отваживал всех женихов дочери, она тогда взяла с него слово, что он некоторое время будет обходиться без зубочистки. Когда он с негодованием через некоторое время сказал, что без зубочистки мучение, а не жизнь, и от еды-то даже удовольствия нет, она отвечала в том смысле, что вот и ей без мужа удовольствия мало, с прозрачными фаллическими аллюзиями на зубочистку, после чего отец устыдился и больше женихов не отваживал). Но с точки зрения просвещенного мореплавателя конца 18 века (лет за сто до того проблем бы не возникло) это и означало, что в данном случае все вертится вокруг животной похоти, исключающей более нежные чувства любовного желания. При этом ему и в голову не пришло, что женщины-юкагирки разделяют в этом отношении позицию мужчин, потому что даже дикарские, но все же обычные женщины до такого разврата, по мысли Биллингса, дойти не могли бы, так что ежели сексуальная составляющая так ценится, то, ясное дело, это разве что мужчины навязывают женщинам свою обезличенную животную похоть, сексизм, лукизм, объектифайинг и прочие ужасы (Биллингс всех этих слов не употребляет, натурально, но ход его мысли говорит сам за себя).
Коль скоро к этому ужасу добавилось еще и то, что женщины занимались всей черной работой и всем хозяйством (это и понятно, мужчины занимались охотой и рыбной ловлей, женщины - собирательством и всем остальным), - то общая картина стала Биллингсу совершенно ясна.
И сел он в лужу.