С началом войны, в авг. 1914 года военный министр Сухомлинов поручил гв. штабс-капитану Некрасову представить проект бронеавтомобиля для противодействия вражеским бронеавтомобилям. Вообще говоря, конструирование броневиков было и так поручено Добржанскому, который с этим вполне справился. Как бы то ни было, в дело это немедленно влез Дурляхер как специалист по лафетам (понятно, что установить орудие на шасси Руссо-Балта без специалиста по лафетам и креплению осадных и крепостных орудий трудно) и его возглавил, после чего сделал главным конструктором своего зятя Братолюбова и пеервел бюджетный поток на него - и тут пошла им карта. Некрасов же ушел в авиацию и позднее был офицером авиаотряда "Илья Муромец".
Некрасов, конечно, успел оставить какие-то разработки и чертежи, на которых и решил возводить здание своей славы Братолюбов (слабое место его было в том, что сам он совсем ничего не умел). В конце сентября модель пушечного броневика на основе Руссо-Балта была представлена Сухомлинову, и тот велел срочно воплощать. На деньги бюджета Братолюбову возвели настоящие мастерские (естественно, как его частную собственность), но Дефицит идей по части воплощения был такой, что той же осенью, зная, что англичане привозят в Архангельск первую партию броневиков "Остин", Братолюбов устремился в Архангельск, чтобы их там встретить, сфотографировать, быстро вернуться (намного опережая "Остины") в Петроград и использовать эти фотографии как базу для творчества, которое он смог бы выдать за свое оригинальное. Первую часть этого плана он исполнил - прибыл в Архангельск и начал фотографировать "Остины", но тут его немедленно скрутили и посадили на несколько дней по подозрению в шпионаже. По подтверждению из Петрограда его освободили, и, надо думать, фотографии ему пригодились.
Но не помогли. В 1915 году в мастерских Братолюбова был сооружен бронеавтомобиль на базе шасси "Рено" специально для 11 автомобильной роты. Машина получилась не совсем такая, как просили: у нее была открытая крыша, и потому для боевых действий она не годилась заведомо. Дурляхер и Братолюобв представили ее как машину, пригодную для конвоирования транспортных колонн на марше. Это замечательное объяснение сошло, но их попросили больше таких машин не делать, а эту оставить в ее одном-единственном экземпляре той самой 11 автомобильной роте.
В том же 1915 году в мастерских Братолюбова были изготовлены 6 разных бронеавтомобилей на основе шасси Руссо-Балтов. По результатам испытаний признали, что в войсках их использовать нельзя, и они были отосланы в армию в качестве учебных машин - ездить они все-таки умели. Три штуки потом умельцы из железнодорожных войск перебрали на бронедрезины.
Дурляхер с Братолюбовым попробовали добиться заказа на вторую серию проектов бронеавтомобилей, но им пояснили, что больше от них бронеавтомобилей не надо. Тогда они, продолжая подавать записки о готовности соорудить новые, еще лучшие броневики, решили попытать счастья на ниве ядовитых и горючих газов.
Около рубежа лета/осени 1915 Братолюбов пригласил к себе на дачу в Белые Струги одного из членов Гос.Думы, члена Особого совещания по обороне, показывал ему там "опыты с применением для военных целей горючих газов" и хвалился, что хочет их демонстрировать в Ставке. Ставка интереса не проявила, Особое совещание - тоже. Возможно, история с броневиками немного подмочила реноме изобретателя на уровне среднего бюрократического звена.
Тогда около того же рубежа лета/осени 1915 Братолюбов явился в соответствующую комиссию военного министерства, к химику Ипатьеву. Явился он туда с проектом непобедимого отравляющего вещества, рекомендацией от Дурляхера, собственной женой - дочкой Дурляхера, и, главное, со стаканом целебного раствора: жена его несла оный стакан, а Братолюбов держал в стакане собственный палец. Войдя в таком виде к Ипатьеву и представив ему рекомендацию, Братолюбов наглядно пояснил, что изобретенное им вещество так активно, что одни только его пары вызвали у него, Братолюбова, воспаление кожи пальца, и теперь он всюду должен ходить с этим стаканом. Однако бдительный Ипатьев сразу догадался, "что это вещество было фтористым водородом", и что "особого значения это предложение не представляло" - о чем и довел Братолюбову. Тот ушел несолоно хлебавши, а Ипатьев из демонстрации пальца вынес то впечатление - цитирую его - "что я имею дело с авантюристом и что с ним надо быть очень осторожным".
Но к Ипатьеву Братолюбов больше не пошел. По своим связям в военном министерстве он выяснил, что был такой прибалтийский немец из простых, Карл Эйзентраут, что был он патриот России, и еще до войны изобрел воспламеняющую жидкость, которой-де можно сжигать что угодно, и явился еще до войны предлагать эту жидкость в Главное Военно-Техническое Управление, и во время войны снова обратился в ГВТУ с тем же самым, но то, дважды испытав эту жидкость, заявило, что она СЛИШКОМ воспламеняема и опасна в обращении настолько, что войскам ее давать нельзя, а годна она только для сжигания трупов, так что приобретать ее секрет у Эйзентраута никто не будет ни дорого, ни дешево.
Разыскав такие сведения, Братолюбов незамедлительно нашел самого этого немца и сказал ему, что он, Братолюбов, большой человек со связями в военном министерстве, и что ежели Эйзентраут предоставит ему эту жидкость и согласится на то, чтобы Братолюбов выдал за изобретателя пресловутой жидкости себя самого, то он, Братолюбов, берется провернуть все это дело и добиться гос. заказа на него, и половину всех барышей будет тайно отдаватиь Эйзентрауту. Самому же Эйзентрауту, как он мог дважды убедиться, все равно ничего не светит.
Естественно, вставал вопрос о том, а чем же гарантирует Братолюбов то, что он вообще хоть что-нибудь Эйзентрауту даст. Этот вопрос решился элементарно: Эйзентраут должен был передать Братолюбову лишь опытную партию самой жидкости, но не секрет ее приготовления. Секрет же он оставлял при себе. На том и порешили.
Окрыленный Братолюбов представил проект изобретенной им непобедимой всесожигающей жидкости по начальству... и дело переправили на экспертизу тому же Ипатьеву. Тот командировал своих экспертов на Братолюбовскую фазенду в Белых Стругах, где Братолюбов представил опыты с жидкостью. По странному совпадению, эксперты вынесли то же самое решение, что ранее выносили в ГВТУ, когда эту жидкость представлял туда Эйзентраут: никчемная неприменимая вещь.
Тогда Братолюбов сумел как-то доняться до княгини Брасовой, морганатической супруги вкн Михаила Алексанлровича, брата императора, а через нее - до самого вел. князя Михаила Ал-овича - и рассказал ему про скорбную долю изобретателя-патриота, которому не дают хода рутинеры, чинуши и коррупционеры из ведомств. Вкн Михаил, как видно, тоже любил сказки про спасительных Серых Волков из толщ и гущ, которым не дает пробиться к службе отечеству проклятое "средостение". Дальнейшее кратко резюмируется так: Братолюбов "втерся в доверие вел. кн. Михаила Александровича, наговорил ему про удивительные свойства его воспламеняющейся жидкости и сказал, что ему потребуется 30 миллионов рублей, чтобы осуществить снабжение армии аппаратами-огнеметами; величину этой суммы он объяснял тем, что придется делать затраты в Америке" (Ипатьев). Затраты же объяснялись тем, что исключительно на американских станках, по словам Братолюбова, можно было бы выпускать детали для его огнеметов; оные станки стоили 11 млн. долларов, что по курсу как раз и составляло 30 млн. руб., себе же бескорыстный Братолюбов не брал ничего.
Великий князь был всем этим настолько впечатлен, что доложил императору.
Тут опять пошла Братолюбову карта, потому что император в историю об изобретателе от земли и средостении поверил сразу. Он не стал запрашивать Особое совещание, почему оно отклоняло предложение Братолюбова, не стал он и посылать его в Особое совещание на экспертизу. Он просто велел брату взять весь проект под покровительство и выдал на имя брата рексрипт, которым разрешил Братолюбову (под контролем Михаила Ал-ровича) брать из банка на свой проект деньги по мере надобности. Братолюбов по этому рексрипту получил в одном из банков 2 млн. рублей. Однако предусмотрительные покровители не дали добра на закупку станков для производства огнеметов, прежде чем не будет проверена сАмая жидкость.
Проверку производить стали в октябре непосредственно в Ставке, в Могилеве: по поручению императора вкн Михаил договорился об этом с Алексеевым. Первые опыты показали, по слухам, такие результаты: на большое расстояние жидкость не выбрасывалась, воспламенялась действительно как бешеная, тяжелые ожоги получили несколько солдат, работавших с жидкостью. Между тем предстояло показывать опыт с жидкостью самому императору. Для такого случая решили не играться с огнеметанием, а показать просто горючесть. 5 ноября вкн Михаил Ал-рович представил опыт императору на могилевском полигоне (при этом официально позднее считалось, что при опытах Михаил Ал-рович оказался случайно). Результат известен в трех изложениях - самим императором, вкн Михаилом Ал-ровичем и генералом Шкуро.
Император записал в дневник в тот же день: "5-го ноября. Четверг. День был теплый, но дождливый и с порывистым ветром... В 3 часа между военной жел.-дор. платформой и водокачкой изобретатель Братолюбов показывал интересные опыты с его воспламеняющимися жидкостями. От смешения их происходит моментальное воспламенение, причем никакими средствами потушить огонь нельзя".
Вкн Михаил через несколько месяцев рассказывал так: "Опыты дали блестящие результаты. Оказалось, что деревянные сооружения, приготовленные чучела и даже совершенно сырое дерево и сырая солома, облитые этой жидкостью, сгорают дотла, развивая страшный жар. Загорается же эта жидкость или самостоятельно под действием воздуха, или от удара пуль, в которые вставляются капсюли с особым возбудителем".
Шкуро за давностью лет перепутал жидкость с капсюлем и вспоминал в 20-х так: "Там [в Могилеве] я присутствовал при опытах со вновь изобретенной зажигательной жидкостью, которой наполнялись снаряды и пули. При ударе пуля разрывалась, и возникал пожар, не поддававшийся никакому тушению. На одном из опытов присутствовали Государь, Наследник Цесаревич, Великие Князья, генерал Алексеев, генерал Богаевский и др. Был дождливый день; изобретатель, господин Братолюбов, демонстрировал свое изобретение. Были приготовлены для опытов кирпичная стенка и деревянный дом. Государь лично выстрелил из винтовки в стенку, которая загорелась; дом также вспыхнул, как свеча. Мне было предложено применить и это изобретение во время партизанских набегов".
Братолюбов предложил три способа применения жидкости: поливать ей с аэропланов вражеские постройки и поля с хлебом, "особыми помпами поливать окопы противника" и, наконец, соорудить ранцевые огнеметы. Замечательная штука с винтовкой совершенно затмила в глазах императора и его родных тот факт, что ежели жидкость воспламеняться может от простого соприкосновения с воздухом, то применять ее на войне неможно.
Император был так впечатлен, что решил на месте, что Братолюбову надо дать заказ на жидкость, а заодно на новую серию разработок бронеавтомобилей, а заодно на разработки аэропланов, а зодно выстроить ему завод, а заодно... Алексееву он сказал о своем одобрении жидкости и высказал ту идею, что не будет ли правильно поручить какому-либо лицу по личному выбору Государя курировать весь этот заказ - чтобы все это дело шло помимо иерархии Ставки и прочих учреждений, в чрезвычайном порядке подотчетности Государю через это самое лицо. Алексеев, обрадованный возможностью избавиться от новатора и избавить армию и все учреждения от того, чтобы иметь с ним дело, "ответил, что по его мнению, это будет правильно". (Лукомский потом вспоминал это с нескрываемой яростью).
После чего этим лицом по выбору - куратором братолюбовского производства жидкостей и всего прочего - Государь поставил вкн Михаила Александровича.
И покатилось.
А тем временем добрый немец Карл Эйзентраут - единственный, кто знал рецепт жидкости - честно ждал от Братолюбова своей доли.
Прод. след.