В соседней деревне вели запись рассказов одного старика под магнитофон (как обычно и писали). Когда поговорили, попрощались и пошли, жена этого старика, которая все время беседы тихо сидела в углу, догнала записывавших у ворот и спросила: "Мне-то скажите, девки, правду - что, возьмут теперь дурака моего? Собирать его?"
В другой соседней деревне жили ссыльно-приселенцы из Эстонии, угнанные сюда в 40-м и переженившиеся на местных. Многие вытаскивали из сундуков какие-то бумажки времени буржуазной Эстонии, удостоверявшие их личность и собственность, и спрашивали, можно ли теперь эти бумажки показать и получить по ним разрешение поселиться в Эстонии (ну и прописочную площадь какую-то).
Истории с бумажками были мне близки. Моя прабабка хранила до конца жизни бумажку, выданную ей в Одессе главноначальствуюшим Шиллингом (наместник Деникина) о том, что она признана правомочной заниматься фармацевтикой (тогда, как и сейчас, это лицензировалось государством). С бумажкой этой никуда нельзя было ткнуться ни при какой перемене власти, да и незачем - она ее хранила как последний знак того, что она существовала и была вписана в нормальную жизнь до Пришествия Большевиков. Перекликается это со словами Семёна Липкина (из Одессы, как и прабабка): "Я родился при царе и девять лет жизни прожил в нормальных условиях"*. Не сказать, что они были уж такая нормальные, но по сравнению с Бобростроителями...
*http://www.ng.ru/talk/2001-09-15/9_king.html
Не могу не привести оттуда мой любимый пассаж о Катаеве и Леонове.
"Багрицкий вообще был очень просоветски настроен, более чем лояльно, я бы сказал, страстно. И другой одессит, Катаев - всегда лауреат, орденоносец, во всем почете. Он не всегда хорошо поступал, в частности, голосовал за высылку Солженицына. Потом он мне говорил, что это единственный правильный выход был, иначе Солженицына здесь бы задушили.
Когда мы жили в Кунцеве, я заметил, что Катаев при мне у Багрицкого не бывал - они были в ссоре, хотя именно Катаев сыграл большую роль в переезде Багрицкого в Москву. Но ни с одним, ни с другим я никогда не обсуждал эту тему, поэтому точно не знаю, как это произошло, но, наверное, понимаю причину ссоры. Катаев написал прелестный рассказ, который назывался "Бездельник Эдуард". И в главном герое действительно прочитывался Багрицкий. Речь шла о том, что герой живет только стихами, птицами, рыбками, но не кормит жену. Багрицкий страшно обиделся, и с тех пор они не общались, и ни разу я не видел Катаева в доме у Багрицкого.
...Уже много позже мы встречались с Катаевым в Переделкине. Когда мы с Инной Львовной вышли из Союза писателей, Катаев прочел наши совместные книги, изданные в Америке, и воспылал добрыми чувствами. Валентин Петрович хвалил наши стихи и делал это так, как будто они напечатаны в СССР, и ни слова не было о том, что с нами случилось. Мы приходили к нему в гости, вместе гуляли. И вот однажды я ему заметил, что как-то делает он много ненужного, слишком хваля во всем советскую власть. А в этот момент мы проходили мимо дачи Леонида Леонова. "Вот, Леонов, - сказал я, - и лицо важное, и дача большая, но он не так, как вы, поддерживает любое дурное постановление". Катаев ответил: "Но ведь Леонов и пишет так, как это нужно власти, а у меня получаются всегда трудности, и ни один роман легко не проходил". Словом, в последние его годы мы очень подружились, хотя в молодости только здоровались".
Знали бы они, что Леонов был белым офицером Северного фронта, к большевикам всю жизнь относился соответственно, да еще полагал Ивана Грозного, Петра Первого и Сталина тремя ужаснейшими фигурами русской истории, людобойцами и душегубителями.