Как известно, Лев Николаевич Толстой терпеть ненавидел Наполеона вообще и наполеоновскую фразу про великое и смешное в частности. Сама фраза ("Я покинул Париж в намерении не идти войной дальше польских границ. Обстоятельства увлекли меня. Может быть, я сделал ошибку, что дошел до Москвы, может быть, я плохо сделал, что слишком долго там оставался, но от великого до смешного — только один шаг, и пусть судит потомство” - сказано Наполеоном в Варшаве по окончании кампании 1812 года, так Наполеон характеризовал свое поражение) переводится на русский традиционно неточно, поскольку слово "смешное" по-русски имеет несколько иной смысл, чем французское "ридикюль", сказанное Наполеоном. Ничего _смешного_ в современном русском смысле этого слова в гибели Великой Армии и проигрыше Наполеоном кампании не находила не только французская, но и русская сторона. Но русское слово "смешной" отвечает французскому drole (или comique), а вот ridicule - это смешной в смысле "нелепый, достойный посмеяния, вызывающий насмешку или издевку", "посмешище" "смехотворный, смехотворно бесславный". Так можно сказать и о смешном в русском смысле слова "смешное", но и о чем угодно страшном и гибельном, если в нем было нечто, заслуживающее посмеяния и издевки. Соответственно, смысл слов Наполеона - в том, что он проиграл кампанию, совершив ряд ошибок и потерпев ряд неудачных случайностей, но на войне это бывает нередко (эту мысль Наполеон высказывал на разные лады не раз, говоря, что он достаточно воевал, чтобы знать, от каких случайностей зависит успех на войне и как легко сделать на ней неверный шаг), на войне всего один шаг от величия до такого полного разгрома, который он потерпел в России и который дает повод к посмеянию над ним и его стороной как над проигравшими, да еще настолько вчистую, да еще после всей подготовки, успехов и превосходства сил, - и пусть потомство судит о мере его ответственности за этот разгром. Прямой смысл фразы - в том, что и точно, нечего сказать, при таком исходе кампании он впрямь выставляется посмешищем в глазах всего света, но так уж бывает на войне, что всего один шаг отделяет самое большое величие от положения такого посмешища, и пусть потомство судит о том, насколько он виноват в том, что этот шаг был сделан, а насколько в этом виноват рок.
Лев Николаевич в "Войне и мире" писал об этой фразе так:
"- "C'est grand!" - говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть "grand" и "не grand". Grand - хорошо, не grand - дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких-то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна. "Du sublime (он что-то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas" [от великого до посмешища / смехотворного / смехотворно бесславного не более одного шага], - говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: "Sublime! Grand! Napoléon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas". [ВиМ. Т. 4. ч.3, XVIII].
Обратим внимание на то, что пароксизм у Толстого вызывает вовсе не слово ridicule (он понимает, что оно значит), а то, что Наполеон в своем исходном положении видел нечто "великое". Это уж в 20 веке ступор стал вызывать перевод "смешное", и Тарле пишет: "Что смешного мог он найти в неслыханных ужасах, которыми был ознаменован финал его нашествия на Россию, осталось его тайной. Но сама эта фраза, чудовищная в устах всякого другого человека, была до такой степени в духе и в стиле Наполеона, так была похожа на него, что показалась естественной и ничьего негодования или хотя бы изумления тогда не возбудила. Эта фраза стала даже поговоркой". Я не могу судить, является ли это примером традиционных игр Тарле или он действительно не понимал, что тут значит "ридикюль" (это было бы удивительно), но указанный им факт говорит сам за себя: эта фраза действительно не возбудила никакого негодования, но не потому, конечно, что она была в духе некоего наплевательства Наполеона по отношению к его солдатам и их страданиям (будь оно так, она как как раз возбудила бы негодование и была бы использована на все лады внешней антинаполеоновской пропагандой и внутренней оппозицией, именно и утверждавшими, что Наполеон безразличен к подданным и швыряет их без жалости в топку своих личных амбиций), а потому что она вообще не имеет того смысла, который ей приписан в приведенном пассаже Тарле.
Интересно, однако, как отозвался Кутузов об этой самой фразе. И тут мы затрагиваем замечательный момент - фальсификацию Толстым облика Кутузова. Толстой бичует Наполеона как воплощение ложного, порочного понятия о grand, противопоставляя ему Кутузова как образец истинного величия - а между тем сам-то Кутузов как раз считал Наполеона великим человеком. И настолько считал, что по запискам Михайловского-Данилевского (в изложении Шильдера) известен следующий эпизод. Речь идет о ранней осени 1812, когда Михайловский-Данилевский при Кутузове заведовал разными делами, в том числе выпуском бюллетеней из армии.
«Другой раз Данилевский позволил себе употребить [в таком бюллетене] некоторые смелые выражения против Наполеона – фельдмаршал прервал чтение и строго заметил: «Молодой человек, кто дал тебе право издеваться над одним из величайших людей? Уничтожь неуместную брань!» Анекдот этот служит подтверждением того высокого мнения, которое Кутузов имел о Наполеоне» /1/.
Из более ранних публикаций самого Михайловского-Данилевского известно, что Кутузов к этому прибавил: "Посмотри, как он ко мне относится», — и показал при сем письма, написанные к нему, велел переменить выражения мои [Данилевского]". Речь идет о записке (-ках??) от Наполеона к Кутузову. Таким образом, мало того что Кутузов считал Наполеона одним из величайших людей и имел о нем "высокое мнение", он еще и гордился тем, что Наполеон к нему, Кутузову, адресуется вежественно!
А о фразе про великое и ридикюльное Кутузов отозвался так (в письме к жене от 2.02.1813 по с.с.):
"...Вот слово Бонапартиево в Варшаве, сказанное Потоцкому, министру польскому: "В сентябре месяце я еще был властелином мира, а теперь я перестал им быть", и с улыбкой добавил: "так мало расстояния между великим и смешным".
Я разучился бояться Наполеона, но человек, который в подобных обстоятельствах может так говорить, - человек, безусловно, незаурядный.
Детям благословение. Верный друг Михайла Г. Ку." /2/
Уважение у Кутузова, понятное дело, вызвало то, что Наполеон жестко отозвался о СВОЕМ положении как о смехотворно бесславном, признал это и принял это, как подобает сносить превратности военного счастья даже в величайших катастрофах. Кутузов ценил это и в себе, он как-то сказал Прозоровскому после поражения под Браиловым, когда Прозоровский плакал и рвал на себе волосы: «Не такие беды бывали со мною; я проиграл Аустерлицкое сражение, решившее участь Европы, но не плакал». Почерк тот же: самому завести открытый разговор о своем разгроме, относясь к нему стоически.
/1/ Шильдер Н.К. А.И.Михайловский-Данилевский.К стопятидесятилетию со дня рождения (по неизданным запискам Михайловского-Данилевского и собранным им историческим материалам) // Русская старина. Т. 71 (1891). С. 477-522. См. c. 494.
/2/ Михаил Илларионович Кутузов. Из личной переписки // Знамя. 1948. 5. С. 114.
P.S. А еще не могу не похвалиться - в румынских публикациях разыскал я подробности относительно кутузовской Лолиты - валашской боярыни (не боярышни, а боярыни - она была уже замужем) 14-ти лет, которую он обратил в свою наложницу в 1811 году, и которой хвастался в письме дочери - Елизавете Хитрово (это отцовское письмо могло бы довести до кондратия всех сеятелей и хранителей - Кутузов приглашает Елизавету Хитрово приехать к нему в гости в Бухарест и пишет: "Ты увидишь новые лица, среди прочих, женщину, [уже] замужнюю на 14-м году жизни, такую простушку и такую милочку". Нет необходимости указывать, что статус этой милочки при Кутузове не мог быть тайной для Елизаветы Хитрово ни до приезда к Кутузову, ни тем более после приезда. Впрочем, Кутузов и ранее в письмах к Елизавете Хитрово извещал ее о привязанности к нему, Кутузову, разных дам - они с дочерью были очень дружны).
Как выяснилось, до сих пор даже фамилия этой валашки приводилась в литературе неправильно - из-за ошибки вычитки при публикации рукописей Ланжерона. А имя и вовсе было безвестно. Звали ее Люксандра (=Александра), урожденная Барканеску, замужем за Николае Гулиано (а не Гуниан, не Гуниани, не Ганиани и не Гулиани, как ее периодически обзывают в литературе). Так что именно Шурочка - только не Азарова...